Разум созвучен материи, а материя созвучна разуму, легко поддаваясь анализу и синтезу. Таким образом, материя приспосабливается к разуму, а разум "характеризуется неограниченной способностью разложения на составные части, в соответствии с каким-либо законом, и повторного сложения в любую систему". Они составляют неразделимую пару.

Представьте, каково было бы состояние разума, лишись он окружения материального мира, где существует "неограниченная способность разложения на составные части, в соответствии с каким-либо законом, и повторного сложения в любую систему". Он оказался бы не только неспособным выделять определенные предметы из их устойчивой совокупности, но был бы также бессилен создавать приспособления и машины, используемые для усиления органов действия и чувств, которыми наделила человека Природа.

Делимость и податливость неорганической материи (либо материи, приведенной в состояние неорганической) столь же необходима для разума, как вода необходима рыбе, чтобы плавать, а воздух - птице, чтобы летать: вода и воздух - их жизненные стихии. "Важнейшая функция нашего разума, каким его сформировала эволюция жизни, - это освещать путь нашего поведения, подготавливать наши действия по отношению к разным предметам, предвидеть в конкретных ситуациях благоприятные либо неблагоприятные последствия таких действии.
Следовательно, в каждой конкретной ситуации разум инстинктивно выбирает то, что похоже на ему известное; он отыскивает его, чтобы получить возможность применить принцип "подобное порождает подобное". Лишь в этом и состоит предвидение будущего здравым смыслом. Наука доводит это качество до максимально возможной степени точности, что, однако, не изменяет его характера. Имея дело с различными предметами, наука, как и обычное знание, интересуется лишь аспектом повторения. Хотя нечто целое может быть совершенно оригинальным, наука всегда постарается разложить это целое на элементы или аспекты, которые в большей или меньшей степени уже встречались в прошлом. Наука способна заниматься лишь тем, что повторяется.

Все, что в следовавшие один за другим моменты истории оказывалось математически неприводимым или необратимым, выпадало из поля зрения науки". В то же время следует отметить, что аспект повторения вещей, который в первую очередь стремится отыскать разум, соотносится с почти врожденной склонностью разума сводить движение к неподвижности и преобразовывать время в пространство. "Повторение" - это всего лишь неподвижный элемент движения и пространственный элемент времени. Когда, к примеру, мы говорим о повторяющемся цикле смены времен года, мы преобразуем движение времени в пространство; движение мы замещаем образом круга в пространстве. И этот круг означает постоянное повторение мены времен года; весна - лето - осень - зима - весна и так далее.

Никто не сформулировал этого постулата разума, т. е. повторения и следующего за ним преобразования времени в пространство, с большей силой, чем Соломон, сказавший в Книге Екклесиаста: "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после".

Очевидно, что речь здесь идет о постулате- догмате веры для разума, поскольку изречение Соломона выходит за все границы опыта, ибо оно гласит, что нечто, появляющееся как новое в сфере непосредственного опыта, должно быть повторением чего-то старого, канувшего в забвение: новым оно выглядит лишь благодаря невежеству - следствию забвения прошлого, и точно так же будет и в будущем, т. е. все будет считаться новым только благодаря забвению того, что было в настоящем. Время не создает ничего; оно лишь сочетает в различных комбинациях то, что раз и навсегда дано в пространстве. Время подобно ветру, пространство подобно морю; ветер поднимает на поверхности моря бесконечно повторяющиеся волны, но само море остается неизменным, оно вообще не изменяется. Следовательно, нет ничего - и не может быть ничего - нового под солнцем.

Таков выдвинутый около трех тысяч лет назад постулат разума, который признан справедливым по сей день и лежит в основе действия разума. А вот его антитеза, выдвинутая Анри Бергсоном:"Вселенная пребудет вечно. Чем больше мы изучаем природу времени, тем больше мы постигаем, что непрерывность означает изобретение, создание форм, непрерывное развитие чего-то нового".

Однако вернемся к паре "разум - материя", или "интеллектуальность - материальность": "разум прежде всего стремится к конструированию. Подобное конструирование производится исключительно с инертной материей, и в этом смысле даже если он использует организованную материю, он обращается с нею как с материей инертной, не заботясь об одушевляющей ее жизни. Да и из всей инертной материи конструирование имеет дело лишь с предметами твердыми, все же остальное не поддается ему в силу своей текучести. Если, следовательно, склонностью разума является конструирование, то мы вправе ожидать, что все обладающее текучестью в реальности сможет от него частично ускользнуть, а все, что есть жизнь в живом, ускользнет от него вообще. Наш разум, покидая ладони Природы, имеет своим главным объектом неорганизованную твердь".

Так, аксиома разума о том, что часть меньше целого, совершенно справедлива, когда речь идет о мерах твердых или жидких тел (то есть когда жидкость приравнивается к твердому телу). Половина камня, несомненно, меньше, чем целый камень, половина стакана воды меньше, чем полный стакан. Но эта аксиома уже не столь безоговорочна, когда речь заходит о функциях живого организма. Можно, разумеется, отрезать ногу, во много раз превосходящую по размерам человеческое сердце, и за этим не последует смерть; но жить без сердца невозможно. Функция сердца гораздо важнее для организма, нежели функция ноги, хотя сердце намного меньше, чем нога.

Таким образом, по отношению к живому организму эта аксиома должна быть видоизменена - в том смысле, что в плане функционирования функционирующие части и функционирующее целое могут быть равными. Следовательно, в случаях, касающихся функционирования живого организма, можно сразить просвещенного логика такой формулой: целое может быть равным его части.

Та же аксиома в приложении к нравственной сфере претерпевает еще более глубокие и очевидные видоизменения. В сфере чистых ценностей данная аксиома изменяет форму и преобразуется в свою противоположность. В самом деле, аргумент Каиафы в пользу вынесения приговора Иисусу, предложенный им собранию Синедриона, "лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб", несомненно является простой ссылкой на логическую аксиому, согласно которой целое (народ) больше (имеет большую ценность), чем часть(один человек). Но весь народ Израиля не имел никакого иного основания своего существования, как его часть - Мессия! Более того, является ли Слово, чрез которое все начало быть, и без которого ничто не начало быть, и которое стало плотью, является ли оно частью или всем народом Израиля, человечеством, всем миром, наконец?

Или возьмем притчу о заблудшей овце, где Христос говорит: "Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся". Так все ли еще справедлива аксиома о том, что целое больше его части в сфере нравственных ценностей? Или возьмем притчи о кладе, зарытом в поле, о ценной жемчужине и о двух лептах бедной вдовы. Не показывают ли они со всей очевидностью, что в мире духовных ценностей данная аксиома принимает вид следующей: часть может быть больше целого?

Подобные выводы, к которым приходишь, применяя логику к органической и нравственной сферам, ставят в тупик разум, чьи законы логики приведены в соответствие с неорганической твердью.